Олег Слободчиков

Русский Рай

Продолжение романа «Заморская Русь»(или часть вторая)

«Русский рай»

Роман

Глава 1

Пускала по небу лучи-стрелы птица заревая, рассветная с чудным именем Алконост, тропила путь солнцу. Из-за курящихся гор Аляски к вулканам Камчатки, от них к Чухонским болотам неслись златогривые кони-дни. По морям и рекам волоклись компанейские суда, по тундре и тайге олени с лошадьми тянули груз дорогих мехов, отчеты, прошения и жалобы служащих. Обратно, против солнца, управленцы Российско-американской компании слали хлебный пай, не всегда доходивший до места, указы и законы, писанные людьми, почти не знавшими жизни за океаном.

Была осень 1804 года. После войны с ситхинскими тлинкитами, которых россияне называли колотыми или колошами, а европейцы и американцы – индейцами, шлюп «Нева»  под командой капитана-лейтенанта Лисянского ушел зимовать на Кадьяк – самый  большой остров Алеутского архипелага, прилегающий к материковой Аляске. Правитель  колониальных владений России в Тихом океане коллежский советник Баранов отправил на  военном корабле часть природных жителей Кадьяка – партовщиков-охотников и двух  промышленных контрактников: Сысоя Слободчикова и Василия Васильева, семьи  которых находились на острове в хозяйстве старого шелиховского боцмана Филиппа  Сапожникова. Во время войны с ситхинцами Баранов получил сообщение от Ивана  Ивановича Баннера, которого оставил вместо себя управляющим Павловской крепостью, что кадьяки готовились к восстанию, но бунта не случилось из-за поветрия оспы. В прошлом году туда пришел из Охотска галиот «Александр Невский», половина экипажа  которого умерла в пути, пятнадцать больных, но выживших моряков занесли на остров эпидемию.

На Ситхе был голод, на Кадьяке – зараза. Там и здесь сладкоголосая птица Сирин печальными песнями, зазывала в царство мёртвых, где нет ни хворей, ни печалей, но жизнь вечная. До дальних немноголюдных селений Кадьяка оспа не добралась. Узнав о ней, готовившиеся к восстанию жители, поняли, что побеждены и пребывали в уверенности, что поветрие наслали белые люди: «косяки»-русичи и европейцы торговых кораблей. Их сородичи, кадьяки и алеуты возвращавшиеся с Ситхи, этого не знали и радостно плясали на шканцах «Невы» едва показались на горизонте горные вершины родного острова. Затем, по своему обычаю, они плясали при входе корабля в Павловскую бухту Чиниакского залива, при виде острожных стен, салютах с корабля и береговой батареи, при клокотании якорных цепей в клюзах. К этому времени поветрие, безжалостно косившее жителей острова, служащих Компании и каюров* (выкупленных из рабства Компанией и пожизненно работавших на нее за еду и одежду, если их не выкупали родственники), пресытилось жертвами и шло на спад.

Срубленная из сырого леса крепость выглядела ветхой еще до войны с Ситхой. Василий с Сысоем высмотрели с борта «Невы» скособочившуюся сторожевую башню, обветшавшие крепостные ворота: один створ выше другого. Но уныние разрухи не смутило молодых служащих: они выжили, вернулись к семьям и с восторгом озирали пожелтевшие безлесые горы, отыскивали глазами знакомую тропу к Сапожниковской заимке. Новый управляющий Кадьяком Иван Иванович Баннер, встречая прибывший шлюп, к неудовольствию эскимосов велел им задержаться и сделать прививки. Некоторые из них позволили приказчикам оцарапать себя, другие умчались к своим жилам, едва были спущены на воду их байдарки. Беглецов не преследовали. Баннер, в статском сюртуке и шляпе, насмешливо взглянул на молодцов в шапках из шкур морского кота, душегреях и сапогах из сивучьих горл.

– А бородищи-то, что у айнов с Курил! – укорил, принимая кожаный пакет с ситхинской почтой.

– По праву! – ответил Сысой, с насмешкой разглядывая чисто выбритое лицо управляющего и плоскую чиновничью шляпу, с нависшими над ушами краями похожими на бычьи рога. – Мы – дети крестьянские, не какие-нибудь, кого царским указом заставляют скоблить морды.

Управляющий усмехнулся, ничуть не обидевшись на невежливые слова. Он служил на Анадыре, Камчатке, бывал на Курильских островах, не понаслышке знал компанейских контрактников, их нравы и отметил про себя, что оба хоть и молоды, но по манере держаться – старовояжные, служащие по второму, а то и по третьему сроку. Один, кряжистый, с усами нависшими на подбородок, настороженно помалкивал, стеснительно переминаясь с ноги на ногу и пристально вглядываясь в глаза Баннера, другой, по-юношески стройный, был словоохотлив, его борода слегка кучерявилась, он глядел на нового управляющего с дерзким вызовом, будто выпытывал: да кто ты такой, чтобы спрашивать с нас?

Баннер снисходительно умолчал о том, что прихватил в своих службах Екатерининские времена вольных промыслов до монополии Шелиховской Компании. Спросил только, на какие службы присланы молодцы.

– Много зим жили в хозяйстве Сапожникова. Жены у нас там, семьи! – дружелюбней ответил Сысой и спросил, живы ли тамошние люди? Не помер ли кто от поветрия?

– Две недели назад каюры привозили масло и молоко. Все были живы и здоровы! – добродушно ответил управляющий. – А вам надо бы привиться, – указал глазами на приказчиков, царапавших плечи партовщиков на причале. – Две недели назад получил с Уналашки материал против оспы: коли есть зараза в организме – помрете сразу, коли нет – уже никогда не заболеете! – съязвил с едва заметной усмешкой в уголках глаз и добавил. – Поучитесь, как это делается, привьете всех в фактории Сапожникова.

Зная извечную дурь начальствующих, промышленные уклонились от двусмысленного предложения управляющего, получили в крепостном магазине по паевому пуду муки, купили подарки домочадцам, не отстояв даже благодарственного молебна в церкви, ушли на заимку прямым, нахоженным путем. Но Филипп, опасаясь заразы, не пустил их в дом. Издали поглядев на жен и детей, радуясь, что те живы, служащие оставили мешки возле сенного сарая и вернулись в крепость. Ночевали они в казарме. Утром, в субботу, даже не покурив натощак, умылись, причесались и отправились в церковь, размышляя, что Бог вернул их по грехам, чтобы поблагодарили за милости в войне и дальнем вояже.

Белого попа на Кадьяк так и не прислали, служил бывший братский келарь, черный поп Афанасий, дьячил при нем иеродьякон Нектарий. Оба монаха прибыли на Кадьяк с миссией архимандрита Иосафа на одном корабле с Сысоем и Василием. Не смотря на воскресную литургию, народу в церкви было мало: полдюжины русских служащих и пара креолов,* ( бытовавшее на Аляске и Алеутах испанское название метисов – полукровок, родившихся от смешанных браков местных женщин с компанейскими служащими) на другой стороне стояли креолки и кадьячки. Женщин было больше.

Первым подошел к аналою Василий, склонился над Животворящим крестом для исповеди, но не успел сказать и двух слов, распрямился со смущенным и негодующим видом. Афанасий с жаром что-то выговаривал ему, да так долго, что Васька отворотил бороду и отступил на женскую половину. Не понимая, что произошло, к аналою шагнул Сысой. Он тоже не успел сказать ни слова из того, что обдумывал с вечера. Афанасий язвительно прошипел:

– Сколько невинноубиенных принял на грешную душу?

– Каких невинных? – удивился Сысой и вперился непонимающим взглядом в глаза миссионера.

– Разумеется колошей! Чью еще кровь вы пролили на Ситхе?

– Так они прежде нашей, русской, кадьякской и алеутской пролили безмерно. Сколько народу умучали, продали в рабство? – стал с возмущением оправдываться Сысой.

– Не пущу к причастию! – строптиво отрезал Афанасий, тряхнув седеющей бородой. – У вас руки по локти в крови.